Окно в доме напротив - Кирилл Берендеев

Впрочем, они, осколки эти, вспыхнули еще раз, в тот миг, когда я, пытаясь совладать с непослушным замком чужой пока еще квартиры, повернул ключ и приоткрыл тяжелую металлическую дверь. То, что оказалось за ней, могло сравниться со слабым отражением детских мечтаний. И я, едва увидев открывшееся мне, сразу вспомнил о них, вспомнил, даже не осознав поначалу этого.

Квартира не производила гнетущего ощущения покинутости, только запах застоявшегося воздуха, да зашторенные в разгар солнечного дня окна наводили на мысль об отсутствующем хозяине. А он и в самом деле, отсутствовал, – причина смерти не была естественной: отца сбила какая-то легковая машина, когда он возвращался домой.

Случайность, нелепая, бессмысленная – мне же она не показалась таковой. О причинах говорить бесполезно, странное осознание некой справедливости этой «случайности» буквально преследовало меня. Случайности, просто обязанной произойти с человеком, сумевшим вырваться из медленного мутного потока, и хоть ненадолго, но почувствовавшим себя свободным от его тихих омутов. И, как следствие этого, способным с полным правом опасаться того, о чем ни я, ни мама не знали или не вспоминали никогда, опасностей иного характера и уровня. Редких, случайных опасностей, которые мы видели лишь на экране телевизора в сводках новостей.

Сама обстановка его квартиры говорила многое. Была в ней какая-то естественная простота и гармония: минимум мебели, на стенах – настоящие картины, пускай и купленные у безвестных художников, светлые, воздушные обои и полупрозрачные занавеси салатовых цветов. Узорные китайские ковры в тон дубовому паркету, крепкому, не вытершемуся и поныне. Немного книг на полках и статуэтки, разделяющие собрания сочинений. Видеокассеты и аудиодиски с классикой. Из бытовой техники – все, только самое необходимое, без чего в нынешнем мире трудно обойтись, все, что сильно облегчает жизнь одинокому мужчине. Простота во всем; я бродил по комнате, выходил в кухню и возвращался обратно не один раз, разглядывая новообретенное имущество, удивляясь аскетизму, столь несвойственному нашей захламленной прошлым квартире. И чувствовал – как-то неожиданно, преждевременно, что ли, – как легко будет войти в эти комнаты, и, главное, сколь легко выйти из моих прежних апартаментов, прихватив лишь самое необходимое, выйти с тем, чтобы никогда не вернуться назад.

Это удивительное открытие взволновало и, одновременно, успокоило меня. Прежде, до появления в квартире, я безуспешно решал вопрос, как поступить с ней: попытаться продать через агентство или по объявлению, а может, сдать в аренду какому-нибудь заезжему провинциалу, не знающему еще особенностей нашего города; теперь же, вопрос был разом решен.

Я оставался здесь.

Путь до работы немного удлинялся: автобус другого маршрута подвозил меня к дверям конторы за сорок минут, вместо получаса. В тихие дни, когда ветер дул с реки, промозглая сырость заползала в закрытые окна, пятнами оседая на обоях подле запотевающих стекол. О мусоропроводе в этом доме и не мечтали. Но все это не интересовало меня, именно здесь и нигде более, я ощутил себя вернувшимся домой.

Странно, но переезд не затратил тех усилий, которые я ожидал поначалу – я действительно ограничился лишь самым необходимым; как человек, отправляющийся в дальнее странствие, старался не обременять себя грузом, и за оба выходные справился с задачей. И теперь, подобно выбравшему на свой остров Робинзону, принялся обживать его.

Нет, я ничего не изменил в обстановке, вещи, перевезенные мной, не заняли много места, к тому же, я постарался сделать их присутствие незаметным. Лишь внимательный взгляд заметил бы происшедшие перемены, лишь мой взгляд – ведь гостей у меня не предвиделось.

Впрочем, в первые недели я и сам чувствовал себя гостем, пусть желанным, но все-таки гостем. И, чтобы избавиться поскорее от не слишком приятных ощущений, принялся разбирать оставшиеся от отца бумаги.

Я уже поминал, что постоянно чувствовал необходимость поближе познакомиться с ним, и вот сама судьба давала мне – пускай, столь печальным способом, – давно желаемую возможность. Сразу после переезда, когда все текущие дела были переделаны, и появилось немного свободного времени, я немедленно приступил к поиску весточек, которые могли остаться от отца.

То немногое, что мне стало известно после прочтения завещания, – а это, в свою очередь, намного превосходило все, что я знал об отце до тех пор, ныне стремительно пополнялось новыми подробностями. Порой, я понуждал остановиться, дабы перевести дух и не слишком спешить со скоропалительными выводами.

Мне с самого начала было известно, что отец, вскоре после торопливого ухода от нас, вновь женился. И я, разбирая пожелтевшие бумаги и старые газетные вырезки, большею частью объявления купли-продажи, которые находил запрятанными то в одном месте, то в другом, надеялся отыскать среди открывавшегося множества хотя бы одну фотографию его супруги, хотя бы один семейный снимок. Раз стены и полки квартиры не украшала ни одна фотокарточка, я предположил, что отец мой из сентиментальных соображений убрал все поглубже в ящики и доставал изредка, в минуты душевного неспокойства. Или старался не доставать вовсе, я помнил, что после шести лет замужества его супруга как-то неожиданно покинула отца. Хотя, почему, неожиданно? – ведь мне не была известна история их взаимоотношений, да и разве не сам отец в прежнее время….

Мои розыски не дали никаких результатов. Все найденные снимки, были очень старые, самые поздние – десятилетней давности, сделанные, по большей части, во время застолий и празднеств. Отца я не узнавал на них, мое сердце, вопреки ожиданию, молчало. Лишь сопоставив фото с карточкой, вклеенной в паспорт, я смог найти его среди других, незнакомых мне, лиц, вычленить из круга друзей и знакомых и лишь таким образом признать. Среди часто повторяющихся лиц были и женские, но ни одна из представительниц прекрасного пола не составляла на них компании отцу. Значительно позже, я выяснил, что вместе их связывал общий круг знакомств, знакомые служили неким передаточным звеном, позволявшим при встрече перебрасываться дежурными фразами о здоровье и близких в течение нескольких минут.

Ее: жены, невесты – на снимках не было. Сознательно? – я не мог ответить на этот вопрос до тех пор, пока случайно не наткнулся на дневник, – по крайней мере, так следовало называть старую тетрадку формата А4 в девяносто шесть листов, заполненную летящим почерком, до сладкой жути напоминавшим мой собственный. Первые записи были сделаны давно и велись нерегулярно, редкие даты, коими озаглавливались новые заметки, отстояли по времени иной раз на полгода и больше. Видно, отец, как и я сам, не был приспособлен к регулярному излиянию мыслей на бумагу, он доверял ей лишь в минуты крайней необходимости, когда иного способа выразить себя не находил. В свое время, я сам неоднократно начинал и бросал писать дневники, в этом плане отец оказался настойчивей меня. Возможно, в том помогла обретенная им свобода, ведь записи начались по прошествии двух лет с момента его ухода.

Последние листы в тетради, заполненные разными ручками, не были датированы вовсе, кроме самой последней записи, но уже по тому, как изменился почерк отца, превратившись из твердого, угловатого, резкого, в слабый, по-старчески плавный и хромающий, видно было, что на заполнение тетради ушли не года – десятилетия. И отец, я только сейчас подумал об этом, – надо же, только сейчас, – успел превратиться из молодого человека в… – я взглянул на крайнюю дату, – сколько же ему было лет? – да, почти в пенсионера. До выхода на заслуженный отдых ему оставалось два года.